Архип Иванович Куинджи. Биография-характеристика М.П.Неведомского
На торги Архип Иванович поехал, захватив с собой две тысячи для задатка и «бумажку», в которой все время справлялся, - чтобы «не зарваться»... Дом остался за ним - за 35 тысяч наличными деньгами и с переводом долга кредитному обществу на сумму около 600 000 рублей...
Ночь после покупки с торгов и вручения задатка была проведена далеко не спокойно. Куинджи после взноса, предстоявшего на другой день, оставался почти ни с чем... Создавались планы отказаться от покупки, пожертвовав задатком; но Архип Иванович находил, что он уже взял на себя обязательство и должен купить... Заходила даже речь о «бегстве» из Петербурга... До такой степени (невзирая на «бумажку», взятую с собой на торги) чувствовал Архип Иванович, что он «зарвался»... Но к утру он утвердился в решении оставить дом за собой. Как рассказывала мне В. Л. Куинджи, дом - или, точнее, целых три дома, да еще с надворными флигелями (по 10 линии близ Малого проспекта) - находился в чрезвычайно запущенном состоянии: только одна треть квартир была обитаема, остальные вопияли о ремонте... С энергией отчаяния принимается Архип Иванович за хозяйство. Целые дни мечется он по огромной постройке: самолично - «то мореплаватель,
то плотник» - вставляет дверные замки, ручки, задвижки; за всем присматривает, изобретает особое отопление снизу холодных помещений и т.д. - словом, усиленно «молотит рожь на обухе». Дом наполняется жильцами. Но многие из них не платят, а у хозяев долго не хватает духу выселять неисправных плательщиков... По истечении шести лет хозяйничанья подсчет обнаруживает малодоходность предприятия. В этот момент подвертывается покупатель и приобретает дом за 385 000 наличными с переводом лежащего на нем долга...
Нечего, конечно, упоминать, что проект насчет «площадки» на крыше был осуществлен в первом же году, и здесь-то Архип Иванович становится столь популярным среди своих пациентов птичьим доктором и птичьим кормильцем...
Куинджи - преподаватель
С 1894 года открывается новый, шумный и оживленный период в жизни Куинджи: начинается его деятельность в качестве преподавателя-профессора и члена Совета в реформированной - отныне, можно сказать, «передвижнической» - Академии...
Передвижнической Академия становится в значительной степени благодаря именно ему - Куинджи.
Вице-президент Академии граф И.И.Толстой, разрабатывая новый устав высшего художественного училища и сблизившись в это время с Архипом Ивановичем, конечно, сам симпатизировал именно такой реформе, но, до известной степени, подчинился и обаянию Куинджи... А вечно горевший интересами искусства и принимавший в сегда близко к сердцу судьбу художественной молодежи, Архип Иванович всей душой отдался новому начинанию...
Да ведь и было здесь чем увлечься! С молодых лет Куинджи, заодно со всеми сверстниками своими, привык смотреть на Академию, как на вражескую цитадель, как на тормоз для искусства... Но давнишний антагонизм передвижников и Академии приводил во многих отношениях к минусам: он порождал немало практических затруднений (в смысле, например, приискания помещений для выставок, в смысле возможности пользоваться мастерскими и т.п.); а с другой стороны, идейная борьба, конечно, одухотворяла и «подстегивала», вливала энергию в адептов свободного искусства, но в то же время и парализовала влияние передвижников на молодое поколение, которое volens nolens попадало в руки академических преподавателей... И вдруг открывается возможность взять в свои руки высшее художественное училище в стране, с его могущественными средствами... Неожиданно открывается перспектива распространить свое влияние именно на молодежь
- да не только в столице, а и по всей России - через посредство подведомственных Академии провинциальных художественных школ и училищ...
Крамской еще в 1878 году излагал в письме к Третьякову свои мечты и проекты по части устройства школы (правда, вполне независимой от Академии). Он мечтал, что именно Третьяков явится основателем «Дома» для передвижников, с помещениями для выставок и мастерских, в которых можно вести и преподавание:
«Что нужно делать, - спрашивал он, какие шаги должно сделать русское искусство, какие ближайшие задачи исторически на очереди?» - И отвечал: - «Мастерские и школа».
Контингент преподавателей, по его мнению, уже был тогда налицо; но средств и условий для преподавания не было:
«Есть три, четыре, пять человек, которые что-нибудь знают и могут кое-чему научить молодые побеги. Но чтобы научить молодежь, нужна безусловная свобода преподавания. В Академии нельзя излагать предмета без оглядки, в школе живописи в Москве - тоже. Уложения, регламент, чиновничество сидят уже и там. Молодежь в Академии теперь опять пичкается черт знает чем, и она решительно не будет способна продолжать традиции народившегося русского искусства, а молодежь Московской школы приливает опять-таки в Академию и здесь портится. Со смертью теперешних представителей русского искусства самостоятельное развитие замрет опять, и надолго. Товарищество передвижных художественных выставок, исполняя свое дело, может только поддерживать свое собственное существование, но для продолжения рода у него нет условий. Чтобы были дети, надо жениться, желание естественное и самое законное,
и если Товарищество не женится, т. е. не устроит школы, курсов, мастерских, оно умрет старым холостяком, самым противным типом человеческой породы. А к тому идет. Это я говорю на основании семилетнего опыта деятельности Товарищества...»
В те годы мечта Крамского не осуществилась. Партикулярной, свободной, общественной Академии у нас не создалось... Теперь, казалось, «гора сама шла к Магомету»: Академия сама шла в плен, простирала свои объятия к недавно предаваемым остракизму «бунта-рям»-передвижникам...
Был ли резон отворачиваться от этих объятий?
О, если бы передвижники были еще теми самыми дерзкими новаторами, прокладывавшими пути «партикулярному», свободному и демократическому искусству, какими мы их видели в 70-х годах, - тогда, конечно, этот союз, это «бракосочетание», продолжая метафору Крамского, было бы «мезальянсом», ибо противоречило бы самому духу направления...
Но ведь мы видели, что к середине 80-х годов этот дух постепенно испарялся, прежние идеи изнашивались, теряли свою жизненную силу и содержание.
Можно ли утверждать, что к 90-м годам еще сохранялся какой-нибудь принципиальный антагонизм, какая-нибудь рознь по существу между направлением передвижников и направлением Академии? Мне думается, вряд ли... Тут отчасти сказывалась и победа передвижничества, сумевшего распространить лозунги национальной и реалистической школы, а с другой стороны, именно исчезновение тех специфических черт, той типичности, какою обладало течение в дни своей молодости.
далее...
|