Леонид Волынский. Статья о творчестве Куинджи, часть первая

"Весной 1880 года на Большой Морской улице в Петербурге (теперь - улица Герцена) можно было наблюдать необычное зрелище. Вся проезжая часть была сплошь запружена каретами и извозчичьими пролетками, а вдоль домов толпилась длиннейшая очередь, тянувшаяся от Невского проспекта к зданию, где находилось выставочное помещение Общества поощрения художников.
Часами простаивали здесь люди, чтобы увидеть... одну-единственную картину. Один-единственный пейзаж, называвшийся «Лунная ночь на Днепре». Никаких других картин в помещении выставлено не было.

Лунная ночь на Днепре, 1880

Со времен «Последнего дня Помпеи» не случалось еще, чтобы люди так стремились увидать одно-единственное произведение живописи. А уж споров об этой картине было столько, сколько не бывало, пожалуй, еще никогда. Спорили все - и близкие к искусству и ничего, казалось бы, в нем не сведущие люди. Диву давались, ахали - и замолкали, очарованные увиденным: высокое ночное небо, луна, будто только что выглянувшая в просвет между облаками, серебрящиеся зеленоватые просторы Днепра, берег, теплые огоньки в окнах белостенных украинских хат...

«Что это такое? - писал тогда поэт Яков Полонский.- Картина или действительность? В золотой раме или в открытое окно видели мы этот месяц, эти облака, эту даль, эти «дрожащие огни печальных деревень» и эти переливы света, это серебристое отражение месяца в струях Днепра, огибающего даль, эту поэтическую, тихую, величавую ночь?» Впечатление, производимое картиной, было действительно разительным. Никогда еще не удавалось живописцу с помощью кисти и красок так неотразимо правдиво передать волшебство лунного света, его колдовское мерцание. Казалось, лунное сияние исходит от самого холста. Находились люди, подходившие к картине с лупой, чтобы разгадать ее «секрет». В одной из газет утверждалось даже, что художник писал свой пейзаж какой-то таинственной «лунной краской».
Звали этого художника Архипом Ивановичем Куинджи.
В то время ему было тридцать восемь лет. Он был коренаст, ходил вразвалку, уверенной тяжеловесной походкой. У него была «голова Зевса» - вьющиеся кольцами темные волосы, пышная борода, орлиный нос, необычайно живой взгляд выпуклых, черных с поволокой глаз.
Детство его, как и многих других русских художников, было нелегкое. Шести лет он осиротел, был пастушонком в Мариуполе, мальчиком на побегушках, ретушером у одесского фотографа. Как и многие другие, двадцати с лишним лет приехал в Петербург. Дважды срезывался на экзаменах в академию по рисунку, но все же пробился: написал картину «Татарская сакля», дал ее на академическую выставку и был наконец принят.
Но стены академии оказались тесными для него.

«Он был с большими недочетами в образовании,- вспоминал впоследствии Репин,- односторонен, резок и варварски не признавал никаких традиций,- что называется, ломил вовсю и даже оскорблял иногда традиционные святыни художественного культа, считая все это устарелым».
Что-то новое властно звучало в нем и требовало выхода. Дойдя до натурного класса, он оставил академию и вскоре принес на выставку передвижников картину «Забытая деревня», сразу же приобретенную Третьяковым для своей галереи. Понадобилось, однако, еще два года для того, чтобы по-настоящему найти себя, свое место, свою особенную дорогу в искусстве. Куинджи принадлежал к людям, которые, по выражению Репина, до всего доходят своим умом. Он был, говоря по-современному, прирожденным новатором. «Его гений мог работать только над чем-нибудь еще неизвестным человечеству, не грезившимся никаким художникам до него». Он обладал феноменальной чувствительностью зрения к оттенкам, к тончайшим различиям тонов. И эта особенность позволила ему открыть для всех то «неизвестное еще человечеству» волшебство света, которое так поражало в его картинах.

Когда в 1876 году он показал на выставке передвижников свою «Украинскую ночь», газеты писали, что пейзаж этот совершенно убивает все другие находящиеся на выставке пейзажи. И это действительно было так - настолько необычной (и в то же время до крайности правдивой) казалась куинджиевская картина с ее темно-синим глубочайшим небом, стройными тополями, лунным светом на стенах хат, величаво-недвижным покоем, тишиной южной ночи и одиноким огоньком, теплящимся в окошке. Глаз истинного художника тем и отличен, что замечает рассеянное повсюду прекрасное и открывает его нашему глазу. И теперь, любуясь где-нибудь над рекой зрелищем лунной ночи или закатом, горящим между черными стволами деревьев, не говорим ли мы: «Будто на картине Куинджи»? Для современников художника его картины были радостным откровением. Они отвечали страстному желанию новизны, каким было охвачено тогда общество. И все же шумный успех картин Куинджи в то время, когда первым и едва ли не единственным мерилом искусства было мерило идейности и гражданственности, может на первый взгляд показаться странным.

Секрет воздействия картин Куинджи таился не только в поразительной иллюзии света. «Сами по себе луна и солнце,- писал Крамской,- не предмет для живописи». «Но,- говорил он о произведениях Куинджи,- глядя на такие картины, я могу сделаться лучше, добрее, здоровее».
В это замечание стоит вдуматься.

следующая страница...

  Рекомендуемые ссылки:

  »

    www.kuinje.ru, 2007-14. Все права защищены. Для контактов - arhip(a)kuinje.ru    
    Сайт рекомендован к просмотру Домом-музеем А.И.Куинджи в Санкт-Петербурге