Ольга Порфирьевна Воронова. "Куинджи в Петербурге"

		Вступление На пороге судьбы 2 - 3 - 4 - 5 - 6 - 7 - 8 Играть с искусством - тяжелый грех 2 - 3 - 4 - 5 - 6 - 7 - 8 - 9 - 10 Тайны света и цвета 2 - 3 - 4 - 5 - 6 - 7 - 8 - 9 - 10 - 11 - 12 Дни триумфов и перемен 2 - 3 - 4 - 5 - 6 - 7 - 8 - 9 - 10 - 11 Боттега 2 - 3 - 4 - 5 - 6 - 7 - 8 - 9 - 10 - 11 - 12 И один в поле воин 2 - 3 - 4 - 5 - 6 - 7 - 8 Художники должны держаться друг друга 2 - 3 - 4 - 5 - 6 - 7

Играть с искусством - тяжелый грех

«Уроженец юга среди петербургской северной природы грезит о своих далеких степях»,- писал, увидев на выставке «Степь» и «Степь весной», Прахов. Может быть, это утверждение было бы более убедительным, если бы рядом с этими полотнами не экспонировался - тоже южный! - «Чумацкий тракт в Мариуполе». «Степь» и «Степь весной» говорили не только об изменении географического адреса. В них Куинджи передавал свет, возникающий в его душе один на один с природой, размышлял о ее простоте, величии и вечности. На одном из холстов он воссоздал безбрежную равнину, поросшую травами: травы уже начали желтеть под южным солнцем; таяла дальняя солнечная дымка, превращаясь в прогретое лучами марево; в небе парило золотистое облако, летела одинокая птица. На другом - ту же степь, только в предвечерье, при заходе солнца: багровый свет заливал невысокий курган, вспыхивал на церковных крестах в дальнем - написанном на самом горизонте - селении, вспыхивал и угасал - в глубине картины зрели, сгущались сумерки. Вроде бы ничего и не было в этих полотнах - лишь воздух, трава и свет. И все же от них исходило чувство гармонии и удивительного покоя, поэзия жизни, ее красота и радость утверждалась в них.

«Без живописи, живой и разительной», нет и не может быть искусства, говорил Крамской. Разве можно даже предположить, убеждал он, что значительность замысла в состоянии искупить несовершенство письма? «Почему я должен преклоняться, когда прекрасная идея и сюжет дурно исполнены? Надо любить искусство слишком головой и теоретически, чтобы прощать художнику небрежность исполнения ради идеи. Потом, идеи интересны, пока они новы, но раз им прошло одно-два поколения, они теряют остроту и интерес, и, если в холсте, кроме идеи, не окажется чисто живописных качеств, картина отправляется на чердак». В степных пейзажах Куинджи достиг высоты и непринужденности живописного исполнения - точности каждого штриха, воздушности мазка, чистоты и ясности выражения своих мыслей.

«Чумацкий тракт в Мариуполе» был последним жанровым полотном художника. Архип Иванович даже колебался, стоит ли давать его на Четвертую передвижную, говорил, что оно не закончено. Дал, поддавшись настояниям и просьбам друзей: картина была из тех, которые определяют лицо экспозиции, «делают погоду». Его долго убеждали, что если надо еще что-то прописать, переписать или исправить, то это можно будет сделать и после выставки. Куинджи согласился, но, когда полотно вернулось к нему, и не подумал взяться за кисти. Объявил: кончено! Время размышлений и колебаний завершилось для него: он окончательно нашел свое призвание и примкнул к кругу пейзажистов. Было ли это изменой Товариществу? Отнюдь нет. На Первой передвижной выставке, заявившей о принципах нового художественного объединения, из сорока семи работ двадцать четыре было пейзажных. В пейзажах передвижники утверждали положительный идеал - красоту, величие, мощь и поэтичность земли русской. Именно так воспринимали его старшие современники Куинджи, прославленные русские пейзажисты Алексей Саврасов, Федор Васильев и Иван Шишкин. Саврасов, считавшийся создателем русского национального пейзажа, умел опоэтизировать самое простое, самое обыденное: состарившиеся деревянные дома, почерневший весенний снег, обрызганные дождем кусты - в его исполнении все становилось лиричным и проникновенным. Его кисти были подвластны и переливы света под плывущими над лугом облаками, и чуть золотящиеся тени на хлебном поле, и легчайшее из всех земных движений - колебание теплого воздуха над созревающими колосьями. Зрители еще не успели забыть ошеломляющее впечатление, вызванное пейзажем «Грачи прилетели», тем самым, что экспонировалось на Первой выставке Товарищества, а он, всего через два года, в 1873 году, написал свой второй шедевр - «Проселок» - размытую дождем землю, примятые хлеба вдали, растрепанные ветром ветлы. Уныние? Нет: туча уже отступала, хлеба золотились, в дорожных лужах играли отражения облаков, сверкала зеленая трава-душа полнилась ожиданием радости.
Шишкин избрал путь обстоятельного, верного до мельчайших подробностей рассказа о жизни деревьев, лесов и болот. «Одно только безусловное подражание природе может удовлетворить требованиям ландшафтного живописца,- говорил он.- Главнейшее дело пейзажиста есть прилежное изучение натуры... Природу должно искать во всей ее простоте - рисунок должен следовать за ней во всех прихотях формы». Мастером он был редкостным: любой его рисунок (а рисовал он сразу и окончательно, без изменений и поправок) являлся сложнейшей композицией, в которой сплеталось множество различных по строению, размеру и освещенности растений. «Публика, бывало, ахала за его спиной, когда он своими могучими лапами домового и корявы ми, мозолистыми от работы пальцами начнет корежить и затирать свой блестящий рисунок, а рисунок, точно чудом или волшебством каким, от такого грубого обращения автора выходит все изящнее и блистательнее» - вспоминал Репин.

Шишкин создавал эпос, в его понимании природа была могучей, богатой плодоносящими силами. Васильев был поэтом, создававшим настроение светом, тонкой разработкой полутонов, гармоничными переходами от светлого к темному, удивительным богатством колорита. «...Как писать надо - Вы мне открыли, - признавался ему Крамской.- Это такая страшная и изумительная техника...» Картина «Мокрый луг», написанная Васильевым в Крыму по воспоминаниям о России за год до смерти (Федор Александрович умер в 1873 году, двадцати трех лет от роду), восхитила знатоков: сложную гамму чувств - от светлых, полных надежд до тревожных и печальных - рождал этот пейзаж. Не менее глубока была и последняя картина художника - «В Крымских горах» (Крамской уверял, что в русской живописи невозможно найти аналогичную ей): от полускрытой туманом горной вершины, от одиноких сосен веяло скорбной и торжественной тишиной. «Ах, какой Шишкин! Ах, какой Васильев!» - упоенно восклицал секретарь Общества поощрения художеств известный 'петербургский писатель Дмитрий Васильевич Григорович.

далее...

Галереи Куинджи: 1 - 2 - 3 - 4 - 5 - English Version (Англ.версия)

Рекомендуемые ссылки:

»