Ольга Порфирьевна Воронова. "Куинджи в Петербурге"
И один в поле воин
Академики пытались спрятаться за завесой слов, внешних, формальных преобразований и нововведений. Куинджи требовал дела. Совет, собранный по поводу изменения некоторых параграфов устава Высшего художественного училища, привел его в бешенство. «Слишком большие надежды возлагают все на вырабатываемый устав и на переименование в Высшем художественном училище названий,- кричал он.- Никакие уставы, никакие преобразования не помогут делу, пока профессора и члены Академии будут относиться к своим обязанностям так, как относились в продолжение четырнадцати лет».
У него не было ни почтения перед властями, ни страха перед ними. После того как его отстранили от руководства мастерской, он перестал здороваться с президентом, подчеркнуто отворачивался при встрече, и президенту самому пришлось искать примирения с мятежным художником. В конце концов он прислал Куинджи благодарственный рескрипт и аттестат о награждении чином действительного статского советника. («Это какую ленту надо купить и надеть через плечо?» - поинтересовался Архип Иванович. Купил, принес в Академию, вынул ее из кармана, показал всем и сунул обратно в карман). За награждение надо было идти во дворец благодарить. Президент не заставил ждать ни минуты, принял любезно, ласково, усадил в кресло, предложил папиросу: «Как дела в Академии?» - «Плохо»,- отрезал вместо благодарности Куинджи. «Как? Почему? Кто виноват?» - от неожиданности растерялся тот и услышал: «Вы, виноваты прежде всего вы, ваше императорское высочество!» «Видимо, ему впервые пришлось слышать такую откровенную речь»,- рассказывал потом Архип Иванович Рылову.
Иногда его напор ломал препятствия, с ним соглашались, и он добивался желаемого. Но чаще уходил ни с чем - его слушали и не слышали: горькие, обидные, страстные слова падали как камни в воду, круги вздрагивали, расходились по поверхности, и снова все становилось, как было. «Бороды у них у всех длинные... Больше, чем надо... Головы совсем нет... одни бороды», - жаловался Куинджи на академический совет.
Его нельзя было ни запугать, ни купить, он славился бескорыстием. В одном из петербургских журналов была напечатана карикатура, изображающая художнический мир. Организатор и вдохновитель общества «Мир искусства» Дягилев, одетый в сарафан кормилицы, вел за ручку художника Сомова, наряженного в кружевные штанишки, и одновременно подталкивал детскую колясочку, в которой лежал живописец Малявин. Александра Павловна Боткина, дочь Третьякова, рассматривала в лорнет огромного петуха с лицом Бакста - купить ли? Клетку с петухом ей подавал много и жарко писавший по вопросам искусства, горячо поддерживавший «Мир искусства» Бенуа. Около огромного пирога, который разрезал Толстой, толпились академики. Один Куинджи стоял в стороне. Репин напрасно пытался подтащить его к столу - он упрямо сопротивлялся.
Звание академика, считал он, обязывает его заботиться не о себе - о других. В первую очередь о студентах. Давно не имеющий своих учеников, не связанный никакими официальными обязательствами, он помогал каждому, кто в этом нуждался. Стареющий, грузный, поднимался на верхние этажи, на чердаки, чтобы посмотреть неладившиеся работы. Опускался на первый попавшийся табурет, долго и тяжело боролся с одышкой, затем исправлял ошибку и показывал, как работать дальше.
Помогал он по-прежнему и деньгами. Скульптор С.Т.Конёнков, окончивший Академию художеств в 1902 году, рассказывал: «На конкурс по соисканию звания свободного художника я сделал статую «Самсон, разрывающий цепи». В этой статуе я выразил нарастающее революционное движение среди рабочих Петербурга. Когда я выставил эту статую в Академии, между профессорами поднялся великий спор. Некоторые из них были ожесточены против моей статуи, но голосов за «Самсона» оказалось больше, чем против него. Звание свободного художника мне было дано, но заграничная поездка отклонена. Впрочем, художник Куинджи, восторгавшийся моим «Самсоном», предложил мне заграничную поездку на его личные средства».
А Исааку Бродскому Куинджи выхлопотал в Обществе поощрения художеств стипендию: тот долго не мог выбиться из нужды, и Архип Иванович не хотел ставить его в постоянную денежную зависимость от себя. Его «знали, как решительного заступника за все, в чем он был уверен и в честности чего был убежден», - констатировал Рерих.
Порой его считали нетерпимым, но истоки этой нетерпимости были в искренности и душевной чистоте. Все, что он думал, говорил в лицо, не переносил ни наветов, ни заочного злопыхательства. Зная, что он в плохих отношениях с Дягилевым, один художник решил «сделать ему приятное» - рассказать о том грязную сплетню, но Куинджи прервал рассказчика громовым восклицанием: «Вы клеветник!» Остолбенев от неожиданности, сплетник начал оправдываться, что лишь передает слышанное. Но Куинджи был неумолим. «Вы принесли эту гадость мне, значит, вы и есть клеветник»,- сурово повторял он.
Дягилев, душа «Мира искусства», редактор одноименного журнала, устроитель выставок, объединил вокруг себя художников, «жаждущих сплотиться под знаменем прекрасного». Неопределенность этих слов, сказанных Остроумовой-Лебедевой, соответствовала неопределенности творческой программы объединения. «Быть во всем и всегда самим собой, искать наиболее полное и яркое выражение таящимся в душе образам или искренне и просто передавать свои впечатления от жизни», - передал их кредо один из столпов «Мира искусства» - художник и критик Александр Бенуа.
К чему стремились, что любили и что отвергали «мирискусники»? Тот же Бенуа писал: «Нас инстинктивно тянуло уйти от отсталости российской художественной жизни, избавиться от нашего провинциализма, приблизиться к культурному Западу, к чисто художественным исканиям иностранных школ, подальше от литературщины, от тенденциозности передвижников... подальше от нашего упадочного академизма». Они тяготели к последним достижениям искусства Европы, к изящной, хотя и несколько стилизованной, ретроспекции - рассказывали о XVII-XVIII веках, на их полотнах появлялись дамы в париках и фижмах, петиметры в атласных камзолах, арлекины и коломбины.
далее...
|