Ольга Порфирьевна Воронова. "Куинджи в Петербурге"
Тайны света и цвета
Романтизм Куинджи был очень своеобразен и самобытен. В нем не было ничего заимствованного, литературного, перекликающегося с произведениями других художников.
Романтики, как правило, вели зрителя или в экзотические страны, или в недостижимую, загадочную даль, утверждали противоречие между действительностью и художественным идеалом, почти всегда остававшимся недостижимым. Куинджи романтизировал обыденное, рассказывал о возможном и близком, утверждая в этом близком добро, красоту и гармонию. Мечта сливалась с реальностью, идеал с жизнью.
Люди стояли перед его картиной не только завороженные, но и счастливые: сказочно прекрасное, высокоодухотворенное становилось былью, оказывалось тут же, рядом. И, чувствуя это, зрители вспоминали лучшие минуты своего соприкосновения с чудом жизни - природой. Этому способствовала и музыкальная ассоциативность живописи Куинджи.
Тьма, разбитая вспышками света на множество цветовых оттенков и нюансов, воспринималась не только зрительно, но и эмоционально: недаром многие говорили, что в благоуханной темноте «Украинской ночи» им чудится стрекотанье сверчков.
Пожалуй, впервые в русской живописи художнику удалось добиться, чтобы его картина вызывала у зрителя те же ощущения, какие он испытывал от непосредственного общения с природой.
«Откровением» называли «Украинскую ночь» зрители. «Вся нега малороссийской ночи, так художественно прочувствованная великим поэтом в «Полтаве», перенесена была чародеем Куинджи на картину»,- писал один из посетителей выставки.
Не он один - многие, глядя на «Украинскую ночь», вспоминали «Полтаву»: «Тиха украинская ночь. Прозрачно небо. Звезды блещут. Своей дремоты превозмочь не хочет воздух...» Но лучше, вернее было бы вспомнить не Пушкина, а Гоголя. Тем более что лунный свет в пейзаже Куинджи озарял не «пышных гетманов сады и старый замок», но скромные, крытые соломой крестьянские хаты, те самые, о которых писал в «Майской ночи» Гоголь.
И дремлющее на возвышении селение, и полный неги воздух, и странное, излучаемое стенами хат сияние, и одинокое светящееся оконце - все уводит не к пушкинским строкам, а к другим, не менее известным и славным: «Знаете ли вы украинскую ночь? о, вы не знаете украинской ночи!.. Весь ландшафт спит. А вверху все дышит, все дивно, все торжественно. А на душе и необъятно, и чудно...»
Лишь Академия не поздравляла ни Куинджи, ни других передвижников. Молчала, ждала выставки Общества выставок художественных произведений. Ждали се и передвижники. В членах нового Общества были известные пейзажисты Клевер, Орловский, Мещерский, Петр Верещагин, исторический и жанровый живописец Якоби, принимавший когда-то участие в организации Товарищества, но вскоре расставшийся с ним.
Конечно, художники невысоко ценят пейзажистов салонно-академического толка (Федор Васильев уверял, что у Орловского «нет ни одного живого натурального тона»), но публика порой обольщается их работами. Да и Якоби в последние годы не написал ничего значительного, но ведь сумел же он создать «Привал арестантов» и «Девятое Термидора»! Передвижники готовились к борьбе.
Но бороться не пришлось. Первые же две выставки Общества показали, что оно не может противостоять Товариществу. Все на них было осторожно, половинчато и душевно пусто: безликие портреты, умильные бытовые сценки - все сводилось к верноподданническим чувствам и к ремесленной красивости. Соскучившиеся уже на вернисаже, зрители быстро отхлынули от парадных академических залов. «Грустная выставка, бед?? мое Общество», - резюмировал Гаршин.
И словно для того, чтобы сделать удар, наносимый Академии, тяжелее, вспоминал: «Весной на передвижной выставке картин было вчетверо меньше. Но, обойдя картины, я развеселился: такое свежее и отрадное впечатление произвела эта выставка, крохотная, но составленная из образцовых произведений».
Особенно неинтересной оказалась пейзажная часть экспозиции Общества. Гаршин иронизировал над «розовеньким, голубеньким, красивеньким небом», над «искусно приготовленной из цветного стекла» водой в ручьях и реках. К его насмешкам присоединился громовой рык Стасова. «Пейзажей на нынешней выставке тоже целая куча,- писал он в газете «Новое время». - И однако же ни одного замечательного.
Правда, кавказские пейзажи г. Мещерского не худы и даже красивы по выбору местоположения - еще бы!
Дело идет на Кавказе, среди скал и озер, но писаны они с небольшой художественностью; правда, пейзажи П.П.Верещагина очень многочисленны, но по-всегдашнему мало интересны и так бледны, словно краски дождем смыло или они вылиняли; правда, три пейзажа г. Орловского.
Все неаполитанские, тем приятны, что потщательнее прежнего писаны... но начинают клониться к какой-то рутине, к какому-то постоянному, одному и тому же количеству эффектов, состоящих из желтых полос вдали и густых пятен напереди...»
Неудивительно, что, глядя на эти пейзажи, вновь и вновь вспоминали нашумевшую на Пятой передвижной выставке «Украинскую ночь». И вместе с ней вспоминали и о «Чумацком тракте в Мариуполе», и о «Забытой деревне», и о «Степи», и о холсте «На острове Валааме». Имя Куинджи выдвинулось в разряд известнейших в художественном мире имен, и Академия не могла не признать этого.
Напор общественного мнения сломил общепринятые формальности: 20 августа 1878 года академический совет присвоил Куинджи звание художника I степени.
далее...
|