Ольга Порфирьевна Воронова. "Куинджи в Петербурге"

		Вступление На пороге судьбы 2 - 3 - 4 - 5 - 6 - 7 - 8 Играть с искусством - тяжелый грех 2 - 3 - 4 - 5 - 6 - 7 - 8 - 9 - 10 Тайны света и цвета 2 - 3 - 4 - 5 - 6 - 7 - 8 - 9 - 10 - 11 - 12 Дни триумфов и перемен 2 - 3 - 4 - 5 - 6 - 7 - 8 - 9 - 10 - 11 Боттега 2 - 3 - 4 - 5 - 6 - 7 - 8 - 9 - 10 - 11 - 12 И один в поле воин 2 - 3 - 4 - 5 - 6 - 7 - 8 Художники должны держаться друг друга 2 - 3 - 4 - 5 - 6 - 7

Играть с искусством - тяжелый грех

Иван Николаевич по-прежнему был главой и разумом петербургского отделения Товарищества. Даже больше, чем по-прежнему. Ге, разделивший когда-то с ним тяжесть организации объединения, почти перестал интересоваться его жизнью: увлеченный проблемами нравственного самоусовершенствования, он поселился на своем малороссийском хуторе Плиски и в Петербург наезжал лишь изредка. Забота о составе выставок, их передвижении, о материальном фонде Товарищества, приеме новых членов - все лежало на Крамском.
Каждый четверг Куинджи шел к Крамскому: по четвергам у Ивана Николаевича собирались передвижники. Вышколенный лакей открывал двери, один за другим входили Брюллов, Шишкин, Поленов. Максимов, Клодты, пейзажист Волков - все, кто был в эту неделю в Петербурге: «четверги» Крамского были святы, их старались не пропускать. Неизменно посещал «четверги» постоянный казначей и кассир Товарищества Кирилл Викентьевич Лемох; товарищи считали его «банк» не менее надежным, чем английский: честный до щепетильности, аккуратный до педантичности Лемох терял сон, если его отчетные книги хоть на несколько копеек расходились с состоянием кассы. Появлялся темноволосый, темноглазый артиллерийский капитан Ярошенко,- ему уже не первый год предлагали чин полковника, но он упорно отказывался - берег время для занятий живописью. В военных кругах только плечами пожали, когда он, наконец, согласился на место полковника особых поручений: пренебречь выгодными, видными должностями и взяться за плохо оплачиваемую, связанную с бесчисленной документацией и не дающую чувства самоуважения,- не то полковник, не то мальчик па посылках! Но Николай Александрович был готов довольствоваться самым скромным положением, лишь бы не надо было ежедневно являться на службу, лишь бы четыре дня в педелю принадлежали Товариществу.

Крамской добился известности, успеха, богатства. Его кабинет, рассказывал Репин, «напоминал кабинет государственного человека, мецената или банкира. Мастерская наверху могла конкурировать изяществом мебели, восточных портьер, бронзы с самой кокетливой аристократической гостиной». Ноги утопали в пушистых персидских коврах, чай разносили в китайском фарфоре. Но Куинджи не замечал ни ковров, ни изысканных чашек, какие заметил бы дешевой посуды и деревянных неструганых полов. Разговоры шли об искусстве! Каждый из тех, кто принимал в них участие, жил им, каждый делился с друзьями лучшим, что в нем было. К Крамскому приходили не только члены Товарищества, но и экспоненты: не будучи членами объединения, они тем не менее стремились показать свои работы именно у передвижников. Наезжали москвичи, чаще всего Мясоедов, один из бессменных руководителей московского отделения Товарищества, чье имя стало популярным после разоблачительной картины «Земство обедает» (1872 год). Да, в земства, занимающиеся вопросами местного самоуправления, выбирались представители всех сословий, но были ли они равноправными? Для господ готовилась обильная, пышная трапеза, официанты перетирали и без того чистые тарелки, а крестьяне, даже не смея войти в дом, смиренно ожидали у крылечка, жевали хлеб с луком.

Очень высокий, с саркастическим выражением лица, длинным, немного искривленным носом и почти постоянно прищуренными глазами (Репин напишет с него Ивана Грозного, убивающего сына), Мясоедов был энергичен, властен, резок и упрям. «Будьте мудры, как змеи, и кротки, как голуби»,- повторял он, собирая Товарищество, но сам от голубиной кротости был далек. Был недоволен всем и осуждал всех. Людей вообще: «Все люди или глупы или эгоисты до подлости». Великих художников прошлого: «Плюнуть или сжечь всех Рафаэлей, Корреджиев». Современных ему пейзажистов, озабоченных жизненной правдой: «Писать всякую пакость в природе, да тут без галош не пройти, а они любуются слякотью». Впрочем, его не удовлетворяли даже самые прекрасные ландшафты. «Природа Италии подгуляла»,- ворчал он, возвратясь из путешествия.
И еще один человек был непременным участником товарищеских собраний - критик, публицист и ученый Владимир Васильевич Стасов. Убежденный в великом будущем России, он с огромным темпераментом выступал за самобытность русского искусства, отыскивая, отстаивая и утверждая национальные таланты. Неутомимый радетель и защитник реализма, не сомневающийся, что столбовая дорога русского искусства - это дорога разоблачения общественных язв, он бурно, яростно обрушивался на всех, кто изменял ей. «Могучая кучка» в музыке, передвижники в живописи - вот его друзья, его надежда и вера. Он хвалит их восторженно, взахлеб, превозносит «Бурлаков» Репина, «Тройку» Перова. В большинстве случаев его оценки верны, но порою он увлекается и так же страстно, как «Бурлаками», восхищается второстепенными, но имеющими обличительный характер произведениями. «Очень жаль одно,- говорит ему Крамской,- что во всех ваших статьях нет той нормы, критерия, чтобы читатель при всех похвалах ваших кому-нибудь чувствовал место, занимаемое художником в ряду искусства вообще, как, например, у Белинского, у которого я всегда чувствую, что критик прилагает мерку известного рода, даже часто и не упоминая о ней. У вас же и Корзухин, и Мясоедов, и Перов, и другие по очереди наверху...» Такие слова возмущают Владимира Васильевича, но ненадолго: через неделю-другую он вновь отправляется на очередной «четверг», и мир воцаряется. «...Этот человек в пятьдесят лет сохранил в то же время темперамент ребенка, и потому он производит странное впечатление. Завтра он забывает, что говорил вчера... Но все-таки он живой человек и чуткий», - резюмировал Иван Николаевич.

Случалось, что чрезмерная прямолинейность Стасова приводила его к некоторой ограниченности суждений: он не понимал связи современной ему живописи с XVIII и началом XIX века, громил Брюллова, Венецианова. И вместе с тем он был человеком огромных знаний: занимался искусством Египта, коптскими рукописями, персидскими миниатюрами, туркестанскими орнаментами, опубликовал исследование «Происхождение русских былин», утверждающее связь русского героического эпоса с индийской «Махабхаратой» и персидским «Шах-Намэ», тождество Добрыни Никитича с индийским богом Кришной, Еруслана Лазаревича с персидским воином Рустемом. Весь Петербург знал его отзывчивость и щедрость по отношению к писателям, музыкантам, художникам: если кто-либо нуждался в исторических материалах, Стасов (он заведовал художественным отделом Публичной библиотеки) подбирал ему книги, рукописи, старинные гравюры, летописи. «Справочным бюро» называл его кабинет Репин.

далее...

Галереи Куинджи: 1 - 2 - 3 - 4 - 5 - English Version (Англ.версия)

Рекомендуемые ссылки:

»