Ольга Порфирьевна Воронова. "Куинджи в Петербурге"
Тайны света и цвета
Почти невозможно сомневаться, что он посетил эту выставку: в Петербурге в те годы об импрессионистах много говорили, близкие Куинджи художники восхищались ими. «Обожаю всех эмпрессионалистов!» - восклицал Репин, заявляя, что написал «портрет... a la Manet». Крамской видел в их работах «бездну поэзии и таланта» и утверждал, хотя и, как всегда, с оговорками, что «несомненно, будущее за ними». Как же было пройти мимо их полотен, экспонируемых вот тут, рядом, рукой подать?
Нам неизвестно, произвел ли кто из импрессионистов особое впечатление на Архипа Ивановича (его современники не донесли до нас сведений об этом), но их работы в целом не могли не заинтересовать его. Живописные поиски французов в чем-то перекликались с его стремлением воссоздать в пейзажах свет, воздух, передать сияние и угасание солнечного дня, уловить изменчивость природного освещения.
В искусствоведении придается серьезное значение изучению встречи Куинджи с произведениями импрессионистов. Иные исследователи говорят о их непосредственном воздействии на его творчество, ссылаясь на некоторые черты сходства в его и их пейзажах. Так ли это?
Действительно он, как и импрессионисты, изучал изменения пейзажа в разное время суток; действительно он, подобно импрессионистам, решал задачу передачи в живописи «живого», натурального света; действительно года через два после поездки во Францию в некоторых его произведениях появится часто встречающийся у импрессионистов легкий, подвижный, «эскизный» мазок. Но творческая, духовная цель у него, иная, и идет он к ней по-своему, пользуясь совсем другими методами и средствами.
Импрессионисты пронизывают свето-воздушную среду рефлексами, осложняют вибрацией цветов, предметы у них как бы лишаются осязательности, теряют четкость форм и очертаний, расплываются в солнечном мареве. Куинджи работает в слегка модифицированной, но привычной для русских художников тональной живописи, изображенный им мир определенен, объемен, порой рельефно объемен, картины строго подчинены архитектонике, построены на тщательно продуманном отборе реальных явлений. Импрессионисты пишут на пленэре, для них это закон, непреложное правило.
Куинджи на натуре делает только этюды и зарисовки, картины исполняет в мастерской. Пишет, даже не глядя на этюды, по памяти и воображению, старается не столько воспроизвести виденное, сколько создать поэтический образ природы. И самое главное: импрессионисты стремятся передать мимолетное жизненное впечатление, «остановить мгновенье» (сам термин «импрессионизм» происходит от слова «impression», впечатление), их полотна рассказывают об изменчивости мира, зыбкости происходящих в нем явлений.
Куинджи прочно связан с традицией русского пейзажа-размышления, он не так уж старается добиться переливчатого мерцания, «дыхания» воздуха, ощущения «сиюминутности» воссоздаваемого. Он стремится к обобщению, к тому, чтобы в полотне словно сочетались и мимолетное, и вечное. Может быть, было бы правильнее говорить не о влиянии импрессионистов на Куинджи, а о том, что в некоторых случаях пути их поисков пересекались?
Во всяком случае, французские критики, друзья и поборники импрессионистов, отмечали его «оригинальную национальность» и утверждали, что в его работах нет «ни малейшего следа иностранного влияния или, по крайней мере, никаких признаков подражательности» (П.Манц).
Гораздо больше, чем исканиями импрессионистов, Куинджи интересовался научным обоснованием живописи. Не он один - в те годы об этом раздумывали многие русские художники. Бурный, склонный к категорическим суждениям Шишкин заявлял даже, что поэтическое переживание природы является пережитком, объясняющимся незрелостью человеческого разума, что живописец-пейзажист должен объединиться с ученым-естествоиспытателем. И его поддерживал осторожный, отнюдь не собиравшийся рубить что-либо сплеча Крамской.
«Вы говорите, что есть уже образчики, где талант соединяется с головой,- радуется он.- Дай бог, чтобы так было, потому что этого не миновать, это на очереди, это ближайшая историческая задача искусства, и если этого химического соединения не произойдет - искусство вредно и бесполезно, пустая забава - и больше ничего».
Ждут этого магического соединения и ученые: к художникам тянутся профессора Петербургского университета - химик Дмитрий Иванович Менделеев и физик Федор Фомич Петрушевский. Не только удовольствием, но и подспорьем в работе считают они искусство. «...Живопись разрешает задачу, которую могла бы себе поставить наука, а именно: какие из признаков предмета наиболее существенны для охарактеризования их свойств»,- любит цитировать слова Гельмгольца Петрушевекий.
Работая в области электричества и магнетизма, Федор Фомич изучает технологию живописи, красочные пигменты и свойства красок, ставит опыты по исследованию светосилы живописных поверхностей, широко популяризирует учение об основных и дополнительных цветах и их отношениях. В 1883 году выйдет его книга «Свет и цвет сами по себе и по отношению к живописи», пока же он теоретизирует в своих учебных курсах: читает лекции в Академии художеств, проводит занятия с художниками при университете.
Репин вспоминал: «В большом физическом кабинете на университетском дворе мы, художники-передвижники, собирались в обществе Менделеева и Петрушевского для изучения под их руководством свойств разных красок. Есть прибор - измеритель чувствительности глаза к тонким нюансам тонов; Куинджи побивал рекорд в чувствительности до идеальных точностей...»
далее...
|