Ольга Порфирьевна Воронова. "Куинджи в Петербурге"
Боттега
Решив закончить дело миром, Шишкин предложил слить обе мастерские, свою и Архипа Ивановича, в одну - благо они находились в смежных помещениях. «Ты будешь учить их колориту, а я рисунку»,- говорил он. Куинджи безоговорочно отказался. Отказ этот обидел Ивана Ивановича, начались ссоры, многочасовые объяснения.
Шишкин называл Куинджи «хитрым греком», кричал, что между ними все кончено. Потом старая дружба одержала верх. «Помиримся, ну его совсем!»- сдался Иван Иванович, и несколько дней оба ходили улыбающиеся, счастливые. Но стоило появиться малейшему поводу, и все начиналось сначала. Ссоры стали постоянными, молчаливыми и затяжными. Шишкин запретил своим ученикам появляться в мастерской Куинджи, Куинджи запер дверь в мастерскую Шишкина, говорили, что - в присутствии Ивана Ивановича! - он пренебрежительно отозвался о каком-то его рисунке.
И наконец в 1895 году Шишкин ушел в отставку - не захотел работать рядом с Куинджи.
Архип Иванович хмурился: легко ли после стольких лет дружбы? Но ученики Шишкина были скорее довольны происшедшим: они стали учениками Куинджи. В эти дни в мастерской Архипа Ивановича было особенно много разговоров о цветовых отношениях, тоне - обо всем, чем пренебрегал в своем преподавании Шишкин. Больше всех радовался Александр Борисов. Сын архангельского крестьянина, он был с детства одержим мечтой о Крайнем Севере, о вечных льдах и полярных сияниях.
Отданный по родительскому обету послушником в Соловецкий монастырь, он учился там в иконописной мастерской, потом за год окончил трехгодичный курс рисовальной школы Общества поощрения художеств, с 1888 года учился в Академии, получил четыре поощрительные медали, честно и трудолюбиво исполнял все задания Шишкина, но по-прежнему чувствовал себя скованным в цвете. Учеба у Архипа Ивановича окрылила его.
«Советы второго моего учителя, дорогого А.И.Куинджи,- писал он,- раскрыли передо мной новые горизонты в смысле колорита, и я еще больше потянулся к тем красотам, которые только и могут дать летние северные ночи». «Раньше он ужасно сухо выписывал леса и мхи. И только под влиянием Куинджи у Борисова стали чувствоваться свободный размах и сила, а главное - появился тон, о котором он раньше не имел понятия»,- подтверждал Репин.
Работа в мастерской Архипа Ивановича шла споро и дружно. Работали много: учителя нельзя было разжалобить ссылками ни на усталость, ни на плохое самочувствие. Поверхностное отношение к искусству было единственным грехом, которого он не прощал. Такие же жесткие требования Куинджи предъявлял и к себе. Бывало, он среди ночи поднимался в верхний этаж к какому-либо ученику, чтобы сделать замечание, которое упустил днем, в мастерской.
Но он не только требовал,- ученики были его семьей, он почти не расставался с ними. После занятий собирались за самоваром («Где чай покупаешь? - спрашивали Куинджи друзья-профессора. - Открой секрет, уж больно хорошо твои ученики пишут».) Ужинали все вместе, по-студенчески: из соседнего трактира приносили сосиски с горчицей и булочкой. Читали вслух, спорили об искусстве. Архип Иванович вспоминал о Крамском, о передвижниках, о том, как создавалась та или иная картина.
О своих ссорах и обидах молчал, умел подниматься над личным. «Речь его обыкновенно была беспорядочной, несвязной, и не было определенной темы в его беседах, но на них становилось понятным: к чему должен стремиться художник в своей композиции, как должно вынашивать картину, обдумывая ее всесторонне», - вспоминали впоследствии его ученики.
Музицировали. Вагнер играл на балалайке, Калмыков и Богаевский - на гитаре, Латри - на мандолине, Химона и Зарубин - на скрипке, иногда в оркестр вступал и сам Куинджи - тоже со скрипкой. Когда Третьяков купил у Рушица и Рылова по пейзажу, устроили торжественный концерт - звенели струны, «именинники» ходили по кругу с двумя огромными подносами. На подносе у Рылова высились горы колбас, закусок, пышного пшеничного хлеба, у Рушица сиротели две бутылки: Куинджи не любил, когда пили много.
Еще веселее праздновали завершение дипломной работы Каидаурова «Могила скифского царя». На столе стоял огромный, изготовленный по специальному заказу торт с шоколадными лошадками и сахарным бюстом Куинджи; лошадей полили спиртом и зажгли - тризна совершилась, можно было приступать к раскопке кургана, нож вручили Рериху, археологу.
Снова песни, снова музыка, снова и снова разговоры об искусстве. «Возбужденные, вдохновленные, шли его ученики домой с желанием работать, уверенные в своих силах. Они знали, что ради искусства Куинджи отстоит их на всех путях, знали, что учитель - их ближайший друг, сами хотели быть его друзьями», - писал Рерих.
Боттега, боттега... И в довершение сходства кошелек Архипа Ивановича, словно кошелок Донателло, всегда открыт для молодежи. Куинджи раздавал деньги щедро, не только не требуя благодарности, но избегая ее. «В Академии я был избран Архипом Ивановичем в качестве посредника между ним и нуждающимися студентами. Периодически он выдавал мне довольно большую сумму денег, я раздавал их тем, кто особенно нуждался...
Когда я приносил ему расписки моих товарищей в получении денег, он не смотрел их и тут же рвал, а затем уходил за новой суммой»,- расскажет Бродский. «Однажды совет исключил девять учеников за невзнос платы за учение. Узнав, он тут же внес всю сумму»,- вспомнит Остроумова-Лебедева. А когда Академия художеств ассигновала деньги на ремонт профессорских квартир, Куинджи отказался от них и предложил профессорам сделать ремонт каждому за свой счет, а деньги передать на пособия необеспеченным учащимся.
Стремясь всячески поддержать студенческую кассу взаимопомощи, Куинджи организовал Весенние выставки, на которых молодые чувствовали себя хозяевами: каждый, имеющий звание художника, мог выбирать и быть выбранным в жюри. Деньги за купленные полотна шли в кассу и распределялись между нуждающимися,- теперь даже самые бедные имели возможность приобрести краски, холсты и уехать из столицы на летние этюды. Цены на «весенние холсты» держались высоко - выставки были популярны, газеты рецензировали их, популярный журнал «Нива» печатал репродукции.
далее...
|