Ольга Порфирьевна Воронова. "Куинджи в Петербурге"

		Вступление На пороге судьбы 2 - 3 - 4 - 5 - 6 - 7 - 8 Играть с искусством - тяжелый грех 2 - 3 - 4 - 5 - 6 - 7 - 8 - 9 - 10 Тайны света и цвета 2 - 3 - 4 - 5 - 6 - 7 - 8 - 9 - 10 - 11 - 12 Дни триумфов и перемен 2 - 3 - 4 - 5 - 6 - 7 - 8 - 9 - 10 - 11 Боттега 2 - 3 - 4 - 5 - 6 - 7 - 8 - 9 - 10 - 11 - 12 И один в поле воин 2 - 3 - 4 - 5 - 6 - 7 - 8 Художники должны держаться друг друга 2 - 3 - 4 - 5 - 6 - 7

Боттега

В 1888 году в Академии художеств разразился скандал: конференц-секретарь Исеев был обвинен во взятках и мошенничестве. Обвинение оказалось мотивированным, подтвержденным фактами, началось разбирательство, и в ходе его выяснилось, что Исеев был не один, что круговой порукой с ним были связаны не только чиновники, но и академики Клевер и Якоби.
Судебный процесс всколыхнул весь Петербург. Строгая alma mater, святая святых искусства, еще вчера окруженная общим почтением,- и вдруг уголовное дело о денежных злоупотреблениях. Зазвучали голоса, утверждавшие незаслуженность этого почтения, говорившие, что Клевер всего-навсего салонный пейзажист, а Якоби давным-давно кончился как художник.
Дальше в лес - больше дров. Вспоминали о других профессорах, обо всем руководстве Академии - пожалуй, лишь Чистяков избежал общественного осуждения. Перебирали в памяти вернисажи Академии и взлелеянного ею Общества выставок художественных произведений - скучно, сухо, мертво! Злорадствовали: не случайно выгнанный из Товарищества Якоби стал одним из организаторов этого Общества - где уж ему тягаться с передвижниками! Споры, раньше замкнутые в кругу художников, суд сделал всеобщими. Сор был выметен из избы, его оказалось много, и столица гудела: и система обучения, и плоды, которые она приносила, оказывались негодными.

Все разговоры среди передвижников, с чего бы ни начинались, неизменно сводились к этому. На шишкинских «средах» спорили ожесточенно, до четырех утра. Одни требовали уничтожения Академии, другие - ее преобразования. Особенно горячился Ярошенко. Чем хуже дела в Академии, тем лучше для Товарищества, повторял он. И так же яростно возражал ему Шишкин. Юноши идут в Академию, кричал он, о них надо думать, не о себе; если товарищи будут держаться вместе, им не то что Академия, сам черт не страшен.
Обычно единый в мнениях с Ярошенко, на этот раз Куинджи поддерживал Шишкина. Больше молодежи учиться негде - сколько было об этом переговорено на студенческих вечерах, на которые он ходил с Иваном Ивановичем. И покойный Крамской с горечью думал о том, что Товарищество умрет «старым холостяком», что нет у него учеников, смены.
«Мне страшно умирать и жаль закрывать глаза без личной уверенности в торжестве того дела, которое любил и которое считал своим по праву рождения и по кровной связи»,- говорил он. Иван Николаевич был мудр, дальновиден - надо передавать свои знания, учить, воспитывать! Время обогнало спорщиков. «Царь приказал переменить все и выгнать всех, передвижников позвать», - записал в свой дневник профессор Н.П.Кондаков, записал со слов нового конференц-секретаря Академии художеств графа Ивана Ивановича Толстого.
Человек высокообразованный, археолог, нумизмат, ученый, прекрасно разбирающийся не только в искусстве, но и в общественной жизни, Толстой понимает, что слова Александра III не случайны и вызваны не преходящим капризом. Академии необходим свежий ветер, без него она уже не может существовать. И кому же ее обновить, как не передвижникам! Людям, все еще стоящим у кормила движения русского искусства и вместе с тем уже далеко ушедшим от бунтарского духа, в котором формировалось и возрастало Товарищество.

К 1890-м годам творчество передвижников в значительной мере утрачивает социальную остроту: на их выставках появляется все больше сентиментальных и незатейливо-бытовых полотен, рассказывающих о маленьких, обыденных событиях - ожидании шафера (Прянишников) или о лихой свекрови (Максимов). Да и рассказывается это уже не с той точки зрения, что раньше, художники начинают снисходительно, а то и чуть пренебрежительно относиться к своим героям.
Еще Крамской подметил, что Маковский, например, «смотрит с добродушной иронией на маленьких людей, выставляет все смешное, т.е. человек, тот, с которого художник работает, делает свое дело серьезно, а художник как-то умеет распорядиться, что зритель ясно чувствует: пустяки!» Многие передвижники, не будучи ни портретистами, ни пейзажистами, увлекаются портретами и пейзажами, те же, что посильнее, уходят в историю: Репин который год уже занимается легендарной украинской вольницей, собирает этюды к картине «Запорожцы пишут письмо турецкому султану», намерен ехать в Турцию и в Палестину, отыскивать потомков переселившихся туда запорожцев.
Да и само по себе Товарищество уже не тот монолит, что раньше. Конечно, передвижники все еще держатся вместе, но это объясняется скорее привычкой и старой дружбой, чем единой идейной направленностью. После смерти Крамского нити руководства петербургским Товариществом сосредоточились в руках Ярошенко. Все, что касается организации выставок - помещения, доставки картин, каталога, перевозки полотен из города в город,- он делает мало сказать безупречно, но самоотверженно: ночами не спит, не считается ни с личной своей работой, ни со здоровьем. Но творческое руководство обществом Николаю Александровичу не дается, ему не хватает умения Крамского, и, поучая прислушиваться к художникам, считаться с их стремлениями и мнениями, он слишком прямолинеен и непримирим. «И сам Николай Александрович, и люди, сгруппировавшиеся вокруг его мастерской, были очень нетерпимы по отношению к инакомыслящим»,- отметит Стефания Караскевич. Эта непримиримость порой застилает ему глаза, мешает понять, что жизнь и искусство не стоят на месте, оценить тех, кто работает в другом, не в обличительном стиле. Семь лет не принимают в Товарищество Левитана и Нестерова, еще больше - Аполлинария Васнецова.

Не принимают ни Сергея, ни Константина Коровиных, ни Андрея Рябушкина, вместе с Аполлинарием Васнецовым воссоздающих перед зрителями быт старой России. Зато без всякой задержки проходят в члены Товарищества слащавый Богданов-Вельский, салонный живописец Леман, Бодаревский - художники «вторичные», не привлекающие ни широтой мысли, ни смелостью кисти. «Новые члены выбираются из молодых «старичков», т.е. таких, которые не бьют в нос поисками нового»,- горестно вздыхает живописец Переплетчиков. Резко меняется и отношение к экспонентам. Раньше они, обсуждая картины для выставки, хоть и не имели решающего голоса, но говорили как равные с равными, теперь некоторые члены правления могут оборвать их. Поленов рассказывает: «На слова Ге, что экспоненты не чужие нам люди, а младшие братья, Мясоедов сказал, что это - игра в либерализм, а Ярошенко, что экспоненты, пока мы не признаем их достойными быть членами, нам посторонние люди, потому что между ними могут быть и мерзавцы».

далее...

Галереи Куинджи: 1 - 2 - 3 - 4 - 5 - English Version (Англ.версия)

Рекомендуемые ссылки:

»