Ольга Порфирьевна Воронова. "Куинджи в Петербурге"

		Вступление На пороге судьбы 2 - 3 - 4 - 5 - 6 - 7 - 8 Играть с искусством - тяжелый грех 2 - 3 - 4 - 5 - 6 - 7 - 8 - 9 - 10 Тайны света и цвета 2 - 3 - 4 - 5 - 6 - 7 - 8 - 9 - 10 - 11 - 12 Дни триумфов и перемен 2 - 3 - 4 - 5 - 6 - 7 - 8 - 9 - 10 - 11 Боттега 2 - 3 - 4 - 5 - 6 - 7 - 8 - 9 - 10 - 11 - 12 И один в поле воин 2 - 3 - 4 - 5 - 6 - 7 - 8 Художники должны держаться друг друга 2 - 3 - 4 - 5 - 6 - 7

На пороге судьбы

«Очень впечатлительная вещь, - оценивал пейзаж «На острове Валааме» Репин.- Всем она ужасно нравится, и еще не дальше как сегодня заходил ко мне Крамской - он от нее в восторге». На этот раз картину заметили не только художники. Федор Михайлович Достоевский (им уже были написаны и «Униженные а оскорбленные», и «Преступление и наказание», и «Идиот»- его имя гремело по всей России) счел пейзаж Куинджи истинно русским, национальным: «...Туча не туча, но мгла, сырость; сыростью вас как будто пронизает всего, вы ее почти чувствуете... Ну что тут особенного? Что тут характерного, а между тем как это хорошо!»
«На острове Валааме» приобрел Третьяков; художники справедливо считали, что это факт не только частного, но и общественного признания. Павел Михайлович, хоть и получил только домашнее образование, прекрасно разбирается в искусстве. С ранней молодости, путешествуя но торговым делам, объездил европейские музеи, бывал на всемирных - частых в то время - выставках, пешком не спеша обошел Германию, Францию, часть Испании. Да и вкус у него отменный. «Это человек с каким-то, должно быть, дьявольским чутьем»,- говорил Крамской. На выставках под лучшими работами зачастую висит табличка: «Куплено господином Третьяковым».

У Павла Михайловича немалая коллекция, он собирает ее с 1856 года. «Для меня, искренне и пламенно любящего живопись, - говорит он, - не может быть лучшего желания, как положить начало общественного, всем доступного хранилища изящных искусств, принесущего многим пользу, всем удовольствие». Молчаливый и сосредоточенный, с впалыми глазами и щеками, в сюртуке всегда одного покроя и цвета («Кто бы узнал знаменитого русского Медичи в конфузливой, робкой, высокой и худой фигуре, напоминавшей духовное лицо!» - восклицал встречавшийся с ним в юности К.С.Станиславский), Третьяков не пропускал ни одной выставки. Смотрел долго, к полотнам подходил близко, вглядывался в живопись. Торговался. И если художник пытался возражать у вас-де такие капиталы, одна ваша костромская мануфактура, мол, превосходит все льнопрядильни Голландии, Дании и Швеции,- Павел Михайлович только покачивал головой: «На создание такого дела, как национальная галерея, никаких капиталов не хватит». И завершал, как бы подводя итог спору: «Вы уж мне вместо уступки пришлите картину в Москву за свой счет». Как не согласиться? То, что Третьяков заметил картину,- честь и радость для молодого художника. А через год, в 1873-м, к Куинджи приходит и европейское признание: за полотно «Снег», выставленное на Всемирной выставке в Лондоне, он получает бронзовую медаль. Время жестокой нужды миновало, подрабатывать ретушью больше не приходится - Куинджи живет искусством и для искусства. И если он по-прежнему одевается скромно, почти бедно, то потому лишь, что равнодушен к одежде (это равнодушие к внешнему виду останется у него на всю жизнь: чисто, опрятно - и хорошо, и ладно!). Успехами своими не хвастается, во всем ведет себя так же, как и раньше. Единственное, чем не прочь покуражиться, это редкостной, богатырской силой. Однажды, вспоминал Репин, он вместе с еще двумя молодыми живописцами Алексеем Кившенко и Евгением Макаровым затеяли лодочную прогулку. День был теплый, ясный. Куинджи лежал, наслаждался солнцем. Возле Петровского острова лодка вдруг села на мель. Как ни старались Кившенко и Макаров, не могли ее сдвинуть с места. Тогда они обрушились на Куинджи: Пацюк ленивый, сам вареника в сметану не обмакнет, они из сил выбиваются, а он разлегся, дремлет. Куинджи долго отмалчивался, потом встал, отобрал у обоих весла, оперся на одно, как на шест, и так рванул лодку, что Кившенко едва удержался в лодке, а Макарова пришлось вылавливать: чуть не захлебнулся в воде.

И в деревне Дубки, что на Лахте, много лет помнили про его смелость и ловкость. Росла там высоченная сосна с голым стволом. Молодые художники не раз примеривались к ней, да тщетно: уцепиться не за что. Так и знали: нельзя влезть. «Как это нельзя? Почему нельзя?» - изумился Куинджи. И через несколько минут уже смеялся с верхушки: «Петербург видно!» Дубки (место это считалось одним из красивейших под Петербургом) художники любили. Съезжались к вечеру, ночевали на сеновалах, Куинджи смешил всех малороссийскими анекдотами, никто лучше его не рассказывал, хохот стоял до упаду. Порой веселились всю ночь, а наутро, чуть вздремнув на рассвете, брались за альбомы, этюдники.
Куинджи работает напряженно, сосредоточенно, с головой уходит в дело. Невысокая коренастая фигура его словно прирастает к земле - не сдвинешь. В это время к нему не подходи. Не случайно Кившенко, изобразивший его за мольбертом, рисовал со спины: Куинджи не мог работать, если за ним - за движением руки, выражением лица - наблюдали. К вечеру опять собирались кружком, но после работы на натуре шутить не хотелось. Размышляли об искусстве, о его возможностях, о его роли в жизни. Искусство - святое слово для Куинджи. И еще одно понятие священно для него - дружба, товарищество. Как-то ему предложили четыреста рублей за картину - большие, очень большие по тем временам деньги. Архип Иванович обрадовался, но, почувствовав, что товарищи завидуют ему, изрезал уже запроданный было холст. Деньги деньгами, не в них счастье. Никакие деньги не должны мешать человеческой дружбе.

далее...

Галереи Куинджи: 1 - 2 - 3 - 4 - 5 - English Version (Англ.версия)

Рекомендуемые ссылки:

» Переходи сюда - информация о бюджетном протезировании зубов в Китае.