Ольга Порфирьевна Воронова. "Куинджи в Петербурге"

		Вступление На пороге судьбы 2 - 3 - 4 - 5 - 6 - 7 - 8 Играть с искусством - тяжелый грех 2 - 3 - 4 - 5 - 6 - 7 - 8 - 9 - 10 Тайны света и цвета 2 - 3 - 4 - 5 - 6 - 7 - 8 - 9 - 10 - 11 - 12 Дни триумфов и перемен 2 - 3 - 4 - 5 - 6 - 7 - 8 - 9 - 10 - 11 Боттега 2 - 3 - 4 - 5 - 6 - 7 - 8 - 9 - 10 - 11 - 12 И один в поле воин 2 - 3 - 4 - 5 - 6 - 7 - 8 Художники должны держаться друг друга 2 - 3 - 4 - 5 - 6 - 7

Тайны света и цвета

Лунный свет, пожалуй, и был тем, что особенно привлекало зрителей. Воссоздание его считалось одной из труднейших живописных задач. «Все стараюсь поймать луну... Трудная штука луна»,- признавался Крамской, работая в 1871 году над «Русалками». И пояснял: «Что хорошего в луне, в этой тарелке? Но мерцание природы под этими лучами - целая симфония, могучая, высокая, настраивающая меня, бедного муравья, на высокий душевный строй: я могу сделаться на это время лучше, добрее, здоровее, словом, предмет для искусства достойный». Непревзойденным мастером лунного света называли Айвазовского. А теперь стали говорить и писать, что «Куинджи пошел дальше всех, даже Айвазовского». И действительно, благодаря контрасту иссиня-черной тени на первом плане и мерцающими зеленоватым светом мазанками вдали ему удалось добиться, как утверждали «Биржевые ведомости», «невиданной силы эффекта». Только правомочно ли здесь слово «эффект», слово, обозначающее что-то нарочитое, придуманное? Может быть, лучше употребить другое, тоже часто встречающееся при рассказе об «Украинской ночи»,- иллюзия? Когда через девять лет после «Русалок» Крамской, наконец, справится с лунным светом - напишет женщину в белом платье, сидящую в ночном парке на залитой луной скамейке, картина его окажется чисто внешней, рассчитанной лишь на живописный эффект; не случайно критики назовут ее «сентиментальной сценкой... не в духе русского искусства». Женщина будет смотреться сама по себе, парк сам по себе, сверкающие цветы кувшинок и их отражения в черном зеркале пруда воспримутся как нарочитые и довершат ощущение театральности. Куинджи писал ту же лунную ночь, но он стремился не просто воссоздать лунный свет, а и передать производимое им впечатление. Его полотно было не только нарядным, но и глубоко эмоциональным. Глядя на него, никто и не вспоминал о театре - думали о правде жизни, о красоте природы. Все в картине казалось правдивым, естественным, почти натуральным, люди испытывали перед ней такие же чувства, какие порождали реальные встречи с югом.

И все-таки удивление, вызванное «Украинской ночью», нельзя объяснить лишь сказочностью освещения. В этой картине многое было необычным, новаторским. Пейзажисты-передвижники, как правило, использовали первый план своих полотен для обстоятельного рассказа о жизни природы: так поступали и Саврасов, и Шишкин. Куинджи отверг описательность, ослабил внимание к конкретным предметам, к деталям. Более того, художник погрузил передний план в темноту; чтобы убедиться, что он заполнен, надо было и вглядываться, и вдумываться. Передвижники рассматривали живописное поле как единую пашню, на которой - во всех частях и направлениях - должны прорасти злаки: все, что попадало на это поле, отличалось лишь размером, все было незыблемой частью композиции, полноправной частью целого - зритель мог рассматривать любую часть пейзажа. Куинджи резко разделил воссоздаваемое на главное и второстепенное, выделив главное светом и цветом. Он не просто разворачивал перед зрителем картину украинской ночи, он руководил его зрением, активно и действенно направляя его взгляд на определенные предметы и явления. Даже в изображении освещенных мазанок у него отсутствовали подробности. Вместо конкретности, вещности изображения зритель видел светлые пятна, и пусть за одним из дальних окон горел зажженный человеческой рукой огонек, это был не столько след чьей-то жизни, сколько ее знак. Озаренные призрачным светом, немногочисленные, строго отобранные детали приобретали многозначительность и даже символичность.
В «Украинской ночи» было столько новизны и необычности, что некоторые - даже известные - художники и ценители искусства не сумели понять и принять ее. Павел Петрович Чистяков, адъюнкт-профессор Академии художеств, славившийся смелостью и независимостью суждений и желанием «двинуть, направить русское искусство по более простому и широкому пути» (так он сам определял цель своей преподавательской деятельности), решил, что Куинджи нарушил все законы живописи и поэтому его картина не может считаться художественным произведением. К его осуждению молчаливо присоединился и Третьяков: приобретший после пейзажа «На острове Валааме» еще «Забытую деревню» и «Чумацкий тракт в Мариуполе», он решительно отказался от покупки «Украинской ночи». Репин объяснит впоследствии такую реакцию тем, что Куинджи слишком откровенно пренебрегал принятыми до него канонами, «ломил сплеча и даже оскорблял иногда традиционные святыни художественного культа, считая все это устарелым».

Тем не менее «Украинская ночь» не задержалась в мастерской Архипа Ивановича. Ее купил брат Павла Михайловича - Сергей Михайлович Третьяков, также собиравший произведения искусства. Не осталась она и без должной оценки критиков. К хору газетных и журнальных рецензентов (не было ни одной рецензии, обошедшей Куинджи вниманием), к серьезному и авторитетному голосу Прахова присоединился и Стасов. Стасов оценил «Украинскую ночь» позже, чем Прахов, сразу же откликнувшийся на Пятую передвижную выставку, зато он дал не беглый отзыв о ней, а сумел определить ее место и значение в творчестве художника. Если бы Куинджи создал лишь «На острове Валааме», «Забытую деревню», «Степь» и «Чумацкий тракт в Мариуполе», пишет критик, то «он был бы только хороший пейзажист, каких можно указать еще несколько», но после «Украинской ночи» он «пошел по своей собственной, крайне оригинальной дороге».
В «Украинской ночи» Куинджи снова заявляет о романтичности своего взгляда на мир. В этой картине он как бы возвращается к мечтам своей молодости, но привносит в них все, что дала ему зрелость: глубокое и осмысленное изучение натуры, ставшей для него открытой книгой, умение проникнуться красотой окружающего его бытия, по которой людской глаз обычно скользит не останавливаясь,- эту красоту он раскрыл в своих степных пейзажах. Но если в его ранних холстах - «Татарской деревне при лунном освещении на южном берегу Крыма» или «Буре на Черном море при закате солнца» - романтизм носит условно-патетический характер, тревожит и заставляет предполагать возможность какой-то драмы, то в «Украинской ночи» романтизируется спокойствие мирной жизни. Если в степных пейзажах преобладает лирическое начало, то здесь мироощущение Куинджи можно скорее назвать лирико-романтическим.

далее...

Галереи Куинджи: 1 - 2 - 3 - 4 - 5 - English Version (Англ.версия)

Рекомендуемые ссылки:

»